Николай Алексеевич Некрасов и его собака
Сегодня трудно сказать, получил ли И. А. Некрасов щенка в подарок или просто воспользовался широко распространенной во Франции кличкой для собак. Но этот черный пойнтер оказался действительно «подарком» для Некрасова.
Некрасов приобрел под Петербургом небольшую охотничью усадьбу, окруженную дубками и липовыми аллеями. Называлась она Чудовская Лука.
Сюда поэт приезжал отдохнуть от своих издательских дел, от различных неприятностей. Здесь, в беседах с крестьянами, он близко узнавал жизнь народа, здесь он написал многие свои стихотворения, здесь постоянно жили его егеря, которые опекали любимца Некрасова — Кадо. Сюда Некрасов — страстный охотник — приезжал со своим приятелем Лазаревским поохотиться. О жизни в усадьбе читатель лучше всего узнает по отрывкам из писем Некрасова друзьям и из воспоминаний современников поэта.
«…Вам ничего не будет стоить навести справки о житье-бытье вселю-безнейшего нашего Кадо. Напишите нам, друг. как он? Главное, здоров ли и не чинится ли ему каких притеснений со стороны Александра? Мои распоряжения были: Никанору занять комнату с лежанкой, дабы Кадо мог жить в комнатах и в саду. Никанору водить Кадо на охоту ежедневно, Никанора от Кадо никуды не отрывать… Разумеется, главное, чтобы собака не пропала, не запаршивела и была здорова». (Лазаревскому из Висбадена, 1873 г.)
«…Милейший друг, пришлите мне, пожалуйста, телеграмму — об дупелях и о Кадошке…» (Лазаревскому— 1873 г.) «…Жаль будет покидать только Кадошку, но очень жаль! что это за умничек, если б Вы знали. » (Н. П. Некрасовой — 1873 г.).
Из воспоминаний М. В. Будаковой, записанных в дни 60-летия со дня смерти Некрасова: «…Помню еще у Николая Алексеевича был большой черный пес, Кадо звали, хороший пес был, умный. Сильно любил его Николай Алексеевич. Бывало кто-нибудь из нас сделает ему мелкую услугу — он кричит: «Кадо, кошелек!» — и тот, где бы ни был в это время Николай Алексеевич, мигом принесет кошелек! А Николай Алексеевич вынет из него несколько монет и скажет: «Вот это — на гостинцы, а это — на книжку…».
Писатель Виктор Бибиков записал со слов кучера, восемь лет служившего у Некрасова в Чудове, как весной 1875 года они выехали на охоту. Когда они прибыли в лес, Николай Алексеевич сел с другим охотником на скамеечку, а жена его, Зинаида Николаевна, увидев, что на озере взлетели две утки и сели снова, взяла у егеря ружье и побежала к озеру. Кадо припустился за ней. Некрасов увидел это и сказал: «Изменник».
Через несколько минут прогремел выстрел. И сразу же раздался крик Зинаиды Николаевны, послышался вой собаки.
Некрасов подумал, что Зинаида Николаевна выстрелила в себя. Один из егерей побежал к озеру. Вскоре он вернулся и сказал, что Зинаида Николаевна попала случайно в собаку. Николай Алексеевич бросился туда.
Зинаида Николаевна сидела на берегу и держала на коленях окровавленную собаку. Николай Алексеевич прижал Кадо к себе, стал целовать его в орду. Кадо лизнул его. Вскоре он умер. Николай Алексеевич стал успокаивать Зинаиду Николаевну, которая просила у него прощения… «Что ты плачешь, о чем убиваешься, в чем прощения просишь? Эту собаку ты нечаянно убила, а каждый день где-нибудь на свете людей нарочно убивают. Нисколько на тебя не сержусь, но дай свободу тоске моей, я сегодня лучшего друга лишился».
Собаку зарыли в палисаднике и, по указанию Некрасова, положили на могиле Кадо гранитную плиту. На плите надпись: «Здесь похоронен Кадо, черный пойнтер. Был превосходен на охоте. Незаменимый друг дома. Родился 15 июля 1868 г. Убит случайно на охоте 2 мая 1875 г.».
В дни празднования 150-летия со дня рождения поэта в Чудове был открыт мемориальный музей поэта и памятник Некрасову с сидящей у его ног охотничьей собакой.
Некрасов и его легавые
Николай Алексеевич Некрасов был человеком страстным. И, может быть, ярче всего страстность эта проявилась не в писании гневных стихов и не за зеленым сукном карточного стола, а в любви к охоте и особенно к охотничьим собакам.
Любовь эта появилась у Некрасова в раннем детстве, когда в тринадцать-четырнадцать лет он с отцом, завзятым охотником, уже гонял и травил зверя и, счастливо уставший, засыпал прямо в полях в обнимку с очередным Хватаем или Заветкой. Разумеется, как только у него появилась возможность, а это произошло уже в начале 1850-х годов, он сразу же завел не одну, а несколько легавых собак, породу в то время достаточно новую и модную, и, главное, наиболее подходящую его своеобразной натуре красотой, тонкостью чутья и высоким интеллектом.
В приемную знаменитого журнала «Современник» к ничего не подозревавшему посетителю порой выбегало до десяти собак, практически не знавших тяжести хозяйской руки. Возглавлял эту компанию пойнтер Оскар, уже пожилой и проводивший большую часть времени на турецком диване хозяина. Выгуливал их, или как тогда это называлось «вываживал», по унылым петербургским улицам единственный лакей Некрасова Василий, который называл Оскара «капиталистом», поскольку был уверен, что хозяин непременно положит на имя собаки деньги в банк, как каждый вечер утверждал Некрасов.
В начале пятидесятых годов у Некрасова появился черный английский пойнтер Раппо, грудастый и несколько коротконогий, который совершенно, если можно так выразиться, сел поэту на шею. Всю зиму пес едва перебирался со своей подушки в обеденный час в столовую и остальную часть дня уже маялся на голом полу, вздыхая, как объевшийся гусь, и всем своим видом говорил: «Посмотрите, как неловко и жестко! Я все бока отлежал, а идти к подушке нет никакого расчету: скоро будет ужин, да еще проспишь, пожалуй!» Словом, Раппо, как говорил Некрасов, был малый обдуманный.
Недаром он сделал его героем своего малоизвестного романа «Тонкий человек», где дал точную и тонкую характеристику собачьей психологии. «Раппо, чистый английский пойнтер, уже не первой молодости, но хорошо сохранившийся, настоящий джентльмен как в домашней жизни, так и на охоте. Он ласков с хозяином, сухо-вежлив с его гостями, не кусает без побудительной причины и никогда ни у кого не лижет рук, чем снискал особенную любовь хозяина; в лучшем расположении духа он подпрыгивает и легонько стискивает зубами край вашего уха, это его величайшая ласка; в остальное время выражает он свои чувства, благодарность, довольство самим собою и другими, радость свидания, мерным, громким и полным достоинства стуком хвоста.
(Хвост у него нерубленый, гладкий, несколько обившийся с конца; лежа на подушке, он обыкновенно растягивает его по полу, как крыса, и каждому идущему дает знать о своей близости троекратным постукиванием, не столько из дружелюбия, сколько из предосторожности).
Поведения примерного. Случалось, будем беспристрастны, что он даже пропадал иногда (по сердечным делишкам), но всегда являлся домой сам, и прямо к обеду. Час обеда ему отлично известен; он, к сожалению, обжора, страсть, которая его погубит. Таков Раппо дома. На охоте являет он редкое сочетание сильного чутья и крепкой стойки с хорошими манерами. Что даже реже хорошего чутья: никогда ни в коем случае не горячится, ищет, как долг исполняет, предоставляя остальное судьбе. Не горюет и не радуется; не волнует вас ложными стоками, когда ничего нет, но и не падает духом, подобно тем бездарным собакам, которые, попрыгав полчаса по болоту, начинают поминутно останавливаться и, поставив передние ноги на высокую кочку, глядят на вас, как будто говоря: «Я ничего не мог найти, поищи теперь ты!». А как он подводил!»
Раппо оставил след не только в романе, но и в переписке Некрасова с Тургеневым, в которой, кстати, немало строк посвящено собакам. Так, осенью 1854 года поэт вполне серьезно пишет в Спасское: «Кланяйся Бубульке! Кстати, я уверен, что эта сметливая сучка теперь с гордостью думает: «Наконец он так привязался ко мне, что и на зиму остался со мной в деревне» или что-нибудь подобное». Пойнтера Бубульку Тургеневу подарила Полина Виардо, и он надышаться не мог на эту собаку. А через пять лет Тургенев сетует на некрасовский подарок: «Некрасов. у меня оставил легавого щенка по прозвищу Каштан. Из него вышла здоровенная, но к делу мало пригодная собака. Что прикажешь с ней делать?»
Увы, опасения Некрасова в отношении Раппо начинали сбываться. Летом 1853 года он писал Тургеневу: «Вот беда! Превосходного моего кобеля и друга Раппо разрешило на зад (разнесло, прим. автора), и я уже не нахожу такого удовольствия в охоте, как прежде, ибо в сучонке Диане, с которой теперь охочусь, при многих добрых качествах вовсе нет вежливости, столь необходимой при подводке. «
Скоро Раппо действительно погиб от обжорства, и в конце июня 1857 года Некрасов привез из Англии очень дорогого щенка крупно-крапчатого пойнтера, названного им Нелькой. Дорога со щенком из Лондона в Россию через Кенигсберг и Ригу дорого обошлась поэту, как писал он, «собака меня просто состарила»: во-первых, кондукторы требовали за щенка дополнительную плату на каждой станции в пять целковых, деньги по тем временам весьма значительные, а то и просто вынуждали нанимать отдельный экипаж. А, во-вторых, щенок, выпрыгнув из таратайки, ободрал заднюю лапку и расшиб переднюю.
Всю дорогу Некрасов выносил его на воздух на руках, а в Дерпте повел в «скотоврачебную клинику». Однако Нелька держалась молодцом, что дало хозяину повод писать Тургеневу: «Славный характер у собаки! Нельзя ее не полюбить, жаль будет, если из нее ничего не выйдет. «; «Собаку еще не пробовал на охоте, но, думаю, что она будет недурна. Она собака умная, догадливая и неупрямая». Поэт специально провел время до поздней осени не в городе, а в снятом шале на станции Мартышкино, чтобы вырастить как можно более здоровую собаку, но, увы, несмотря на отличные данные и нежность к хозяину, Нелька выросла действительно чутьистой, но совершенно непослушной и невоспитанной. Пока же сучка подрастала и обещала много, Некрасов охотился с другими собаками, в том числе с пойнтером Фингалом.
После Некрасов всегда не мог нахвалиться умом и хорошим характером Фингалушки. В те годы поэт много времени проводил в родовом именьице Грешнево, ни на миг не расставаясь с новым другом. Сохранилось несколько фотографий этого пса, причем, выражения морды собаки и лица хозяина на них удивительно похожи. Но главное, поэт запечатлел своего любимца и в стихотворении «На Волге», и в любимых до сих пор всеми
«Крестьянских детях».
Теперь нам пора возвратиться к началу.
Заметив. Что стали ребята смелей,
«Эй, воры идут! — закричал я Фингалу. —
Украдут, украдут! Ну, прячь поскорей!»
Фингалушка скорчил серьезную мину,
Под сено пожитки мои закопал,
С особым стараньем припрятал дичину,
У ног моих лег — и сердито рычал.
Обширная область собачьей науки
Ему в совершенстве знакома была;
Он начал такие выделывать штуки,
Что публика с места сойти не могла.
Но точно удар прогремел над сараем,
В сарай полилась дождевая река,
Актер залился оглушительным лаем,
А зрители дали стречка.
Под крупным дождем ребятишки бежали
Босые к деревне своей.
Мы с верным Фингалом грозу переждали
И вышли искать дупелей.
Но не верному Фингалу суждено было стать последней и самой страстной любовью поэта. Через одиннадцать лет, уже став всенародно известным и весьма богатым человеком, он приобрел еще одного черного пойнтера, получившего имя Кадо. Некрасов не то что любил, он обожал своего несравненного Кадо, позволяя ему буквально все. На знаменитых обедах, устраиваемых для сотрудников «Отечественных записок» раз в месяц, Кадо разрешалось даже вскакивать на стол и прохаживаться по нему, выбирая с тарелок гостей кусочек полакомей, а потом лакать воду из хрустальных кувшинов.
Разумеется, все терпели. Потом ему отдельно обязательно подавалась жареная куропатка, которую он преспокойно съедал на дорогом персидском ковре или трепал на шелковой диванной обивке. Аккуратист Гончаров приходил в ужас и каждый раз старался заметить, где именно остаются эти сальные пятна, чтобы не сесть на них, увы, Кадо ел везде и делал, что хотел.
Любопытно, что Кадо никогда не лаял на приходивших к Некрасову гостей, за исключением лишь цензоров и Салтыкова-Щедрина. Вечно угрюмый и частенько не в меру грубый сатирик пользовался искренней нелюбовью пойнтера. И когда писатель приходил к Некрасову, то во избежание «инцидента» Кадо запирали в другой комнате. Однажды у Некрасова проходило совещание редакции, на котором присутствовал и Щедрин. Кадо в спешке и по неосмотрительности забыли запереть, и он, пользуясь счастливым случаем, пробрался в прихожую и, разыскав там шинель сатирика, отгрыз у нее полполы! В итоге Некрасову пришлось покупать пострадавшему новую шинель.
Но несмотря на всевозможные капризы и причуды, Кадо и работал поначалу мастерски. Когда Некрасов по болезни вынужден был уехать за границу, то долго сокрушался: «Жаль покидать во всем Петербурге только Кадошку. Что это за умничек!». Затем в каждом письме просил друзей сообщать ему о «житье-бытье вселюбезнейшего нашего Кадо». Он волновался, здоров ли пес, не «чинится ли ему каких притеснений», и напоминал, чтобы Кадо жил в отдельной комнате с лежанкой, ходил на охоту ежедневно, гулял много в саду, чтобы слуга Никанор никуда от собаки не отходил, и, главное, «чтобы собака не пропала, не запаршивела и была здорова».
Однако, восторги Некрасова в отношении Кадо разделяли немногие; например, крестьянин его нового маленького поместья Чудовской Луки, с которым поэт всегда ходил на охоту, писал в своих воспоминаниях, что Кадо был совершенно испорчен хозяином: «за стол он его с собой сажал, с вилочки кормил, избаловал совсем, пес слушаться всех перестал, на охоте вертится, прыгает, на месте не стоит, птицу пугает. «.
Тем более что в это время у Некрасова было, как никогда, много отличных собак, и одну из них ? пойнтера Юрка, он даже подарил крестьянину Захарову, у которого того не раз пытались перекупить окрестные помещики. Дело в том, что в июле 1870 года издатель Краевский получил из-за границы двух собак. «Из Англии от Гамильтона присланы две собаки, сука и кобель породы гордон-сеттеры.
Красоты необычайной, это кинг-чарльз спаниели (действительно, в это время стандарт гордонов только что определился даже в самой Британии, и для России это была новинка), только огромных размеров. Сука щенная, потому не пробовал, а кобель имеет чутье и иск отличные, но послушания мало. Необходимо с ним толково заняться, чтобы привести в христианскую веру.
Цена за обоих 400 рублей серебром да провоз и разные расходы до 50. Ежели хотите, то можете получить обеих, а мне оставьте щенков. Как только воротитесь, напишите. » ? сообщал он Некрасову. И тот действительно купил их, назвав Шилой и Ранже. Одного щенка от Шилы он все же оставил себе, дав кличку Мирон. Гордоны работали отлично, но щенок превзошел все ожидания.
Тогда сеттера начинали работать поздно, не раньше двух лет, и вот летом 1872 года управляющий охотой Некрасова Вышемирский пишет восторженное письмо: «Такого кобеля и на свете нет, чутье очень хорошее, поиск широкий и лохкой (легкий, прим. автора), стойка мертвая, на первый призыв является с полподачи, по выстреле не бросается. Пять куропаток убил с одной стойки, и не сделал ни шагу с места, только повернет нос да скосит глаза. Редкость большая. Я бы с Мироном на крыльях, если б мог, прилетел бы к Вам, чтобы Вы на него посмотрели, что он делает!»
Но поэт равнодушно выслушивал похвалы другим собакам, все сердце отдав одному Кадо. И как знать, может быть, именно этой слепой, забывшей разум любовью поэт и накликал беду, ибо, как говорили крестьяне Чудовской Луки «христьяняну негоже так любить собаку».
Ранним майским утром только что приехавшие из Петербурга Некрасов и его любовница Зиночка выехали из именья верхами. Неожиданно Зиночке вздумалось поохотиться на уток, и она, не сказавшись Некрасову, поскакала на болото, а за ней помчался почуявший работу Кадо. Буквально через несколько минут раздался выстрел и. страшный пронзительный вой собаки. Обезумевший пятидесятичетырехлетний Некрасов спрыгнул с коня и напрямик, по болоту, ринулся на вой.
С исцарапанными лицом, в разорванной одежде он выбежал на берег болота и увидел едва дышащего Кадо на коленях у Зины и залитые кровью ее белые бриджи. Он бережно переложил умирающую собаку к себе. Зина бросилась просить прощенья, но он со словами «Дай свободу тоске моей, я сегодня лучшего друга лишился» отстранил ее и до последней секунды глядел в стекленеющие глаза пойнтера.
Когда тот вздрогнул в последний раз, Некрасов бросился на землю и долго катался в истерике, грызя руки и царапая лицо. В тот же день, похоронив Кадо в саду около дома, он уехал обратно в Петербург, где как можно скорей заказал плиту красного гранита с надписью:
Здесь похоронен Кадо,
Черный пойнтер,
Был превосходен на охоте,
И незаменимый друг дома.
Родился 15 июня 1868 года,
Убит случайно на охоте 2 мая 1875 года.
Однако имеется и гораздо более прозаический вариант смерти несравненного Кадо. Тот же крестьянин Микола, что писал об испорченности собаки, вспоминал об этом событии несколько по-иному. Он рассказал, что, как обычно, устроил Некрасову с Зиночкой шалашик для охоты на тетеревей, куда забрался и Кадо. Увидев птицу, женщина вскинула ружье, но непослушный пес выскочил прямо под выстрел, и дробью ему разнесло весь бок, так что он только взвизгнул, перевернулся в воздухе и тут же издох. Все же последующее с истерикой поэта излагается так же. Словом, вопрос о смерти Кадо до сих пор остался открытым.
В отчаянии этим же летом Некрасов попробовал поохотиться с другими собаками, но ни одна из них, несмотря на отличные рабочие качества, не смогла заменить ему Кадо, и он еще долго в письмах и заметках писал вместо дат: «через три месяца после смерти Кадошки..», «спустя полгода. «, «через год. «. Больше ни одного упоминания о собаках в письмах и дневниках Некрасов никогда не встречается, а посетители дома-музея в Чудовской Луке до сих пор могут видеть почти ушедшую в землю плиту с полустершейся надписью и поставленный в 1971 году рядом бронзовый памятник: уже пожилой, печальный поэт нежно держит голову легавого пса, и на лице его скорбь и любовь.
Некрасов умер через два года после гибели Кадо.
Но все же не незабвенному Кадо суждено было поставить точку в истории некрасовских собак. Уже больной, поэт нередко спускался в типографию своего журнала, что находилась в подвале его же дома на углу Литейного и Бассейной ? и вместе с ним всегда шел рядом пойнтер Кирюшка. Некрасов умер, сука осталась никому не нужной и по старой памяти прибежала в типографию. Там ее приютили, стали кормить, и скоро осиротевшая Кирюшка так привязалась к наборщикам, что ходила с ними по чайным и харчевням и вообще везде ? да и умерла в той же типографии рядом с печатным станком, продолжающим печатать издания главного дела поэта.
Не правда ли, есть в этом что-то символическое?
