У какого литературного героя была собака по кличке Банга?

У какого литературного героя была собака по кличке Банга: у доктора Айболита, у Понтия Пилата, у Электроника, у Шерлока Холмса?

У какого литературного героя была собака по кличке Банга? Сегодня у нас на календарях суббота 5 декабря 2020 года, на Первом канале идет телевикторина Кто хочет стать миллионером? В студии находятся игроки и ведущий Дмитрий Дибров. Играют Марина Ким и Елена Проклова.

В статье мы рассмотрим один из интересных и сложных вопросов сегодняшней игры. На сайте Спринт-Ответ уже готовится к публикации общая, традиционная, статья с полным обзором телеигры “Кто хочет стать миллионером?” ответы за сегодня 5.12.20.

У какого литературного героя была собака по кличке Банга?

На одном из поворотов он круто остановился и свистнул. В ответ на этот свист в сумерках загремел низкий лай, и из сада выскочил на балкон гигантский остроухий пес серой шерсти, в ошейнике с золочеными бляшками.

– Банга, Банга, – слабо крикнул прокуратор.

Пес поднялся на задние лапы, а передние опустил на плечи своему хозяину, так что едва не повалил на пол, и лизнул его в щеку. Прокуратор сел в кресло, Банга, высунув язык и часто дыша, улегся у ног хозяина…

Банга – верное, бескорыстное существо, прирученное и воспитанное прокуратором. Понтий Пилат был искренне привязан к псу. Даже больше, чем к кому бы то ни было в романе. Пожалуй, собака – единственная живая душа, беззаветно преданная и бесконечно уверенная в могуществе своего господина.

• у доктора Айболита
• у Понтия Пилата
• у Электроника
• у Шерлока Холмса

Банга – имя любимой собаки Понтия Пилата. У литературного героя Понтия Пилата была собака по кличке Банга. Это правильный ответ на вопрос телевикторины.

У какого литературного героя была собака по кличке банга

БАНГА — ВЕРНЫЙ ДРУГ ПОНТИЯ ПИЛАТА
по следам русской классической литературы
М.А. Булгаков, роман «Мастер и Маргарита»

Собака, которая описана в книге «Мастер и Маргарита» как «гигантский остроухий пес серой шерсти», была любимцем прокуратора Иудеи Понтия Пилата. Звали его Банга. И хотя в окончательной версии романа Михаил Булгаков не указывает породу четвероного друга, в его черновиках фигурирует пояснение: «желтый травильный дог».

Банга — верное, бескорыстное существо, прирученное и воспитанное прокуратором. Понтий Пилат был искренне привязан к псу. Даже больше, чем к кому бы то ни было в романе. Пожалуй, собака — единственная живая душа, беззаветно преданная и бесконечно уверенная в могуществе своего господина.

Между хозяином и псом сохранялась очень тесная связь. Для Понтия Пилата Банга был символом спокойствия и защиты. Тот же чувствовал настроение прокуратора, и оказывал на него поистине исцеляющее влияние. Героя постоянно мучили головные боли. Только лишь в обществе четвероногого любимца ему становилось легче.

«. улегшись у ног и даже не глядя на своего хозяина, а глядя в вечереющий сад, пес сразу понял, что хозяина его постигла беда. Поэтому он переменил позу, поднялся, зашел сбоку и передние лапы и голову положил на колени прокуратору, вымазав полы плаща мокрым песком. Так оба они, и пес и человек, любящие друг друга, встретили праздничную ночь на балконе».

НОВЫЙ ВЗГЛЯД НА ОБРАЗ
«Банга» — домашнее прозвище второй жены писателя Булгакова, Любови Евгеньевны Белозерской-Булгаковой. Так автор в портрете бессловесного друга прокуратора Иудеи определил свое настоящее чувство к супруге. Проглядывает истинная духовная близость писателя с ней. Булгаков именно ее считал самой совершенной из всех женщин, которые встречались ему на жизненном пути.

Также ценители творчества Булгакова полагают, что через собаку прокуратора автор символизировал в романе семью императора Николая Второго и святых мучеников, которые без ропота взошли на Голгофу вслед за ним.

Пилат и Василий Качалов с собаками -Джимом и Банга

ИЛЛЮСТРАЦИЯ. Около 1926 г. — фото Василия Ивановича Качалова с Джимом Трефовичем Доберман — как хозяин ласково называл пса.

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. СОБАКЕ КАЧАЛОВА.

Дай, Джим, на счастье лапу мне.
Такую лапу не видал я сроду.
Давай с тобой полаем при луне
На тихую бесшумную погоду.

Хозяин твой и мил и знаменит,
И у него гостей бывает в доме много.
И каждый, улыбаясь, норовит,
Тебя по шерсти бархатной потрогать. (1925 г.)
* * *

В сумерках загремел низкий лай, и из сада выскочил на балкон гигантский остроухий пес серой шерсти, в ошейнике с золочеными бляшками.
– Банга, Банга, – слабо крикнул прокуратор.

Пес поднялся на задние лапы, а передние опустил на плечи своему хозяину, так что едва не повалил на пол, и лизнул его в щеку. Прокуратор сел в кресло, Банга, высунув язык и часто дыша, улегся у ног хозяина. Но, улегшись у ног. пес сразу понял, что хозяина его постигла беда. Поэтому он переменил позу, поднялся, зашел сбоку и передние лапы и голову положил на колени прокуратору, вымазав полы плаща мокрым песком. Вероятно, действия Банги должны были означать, что он утешает своего хозяина и несчастье готов встретить вместе с ним. Это он пытался выразить и в глазах, скашиваемых к хозяину, и в насторожившихся навостренных ушах. Так оба они, и пес и человек, любящие друг друга, встретили праздничную ночь на балконе. — Михаил Булгаков «Мастер и Маргарита». Глава 26 — Погребение.
____________________________________

«ДВА» РАЗНЫХ ВАСИЛИЯ КАЧАЛОВА. В произведениях Михаила Булгакова — у его героев прямого и единственного прототипа нет. Прототипизм булгаковских героев мерцающий: из зарубежной и русской литературы — от персонажей определённого типа исходящая «родословная» героя отражает и черты современности писателя. Так в «Мастере и Маргарите» «родословная» Пилата — одна из богатейших. Начинающаяся с Евангелий роль Пилата — много раз проиграна в мировой литературе. И роль Пилата для исполнения на сцене требует артиста недюжинного и многогранного. Драматург, в особенности, кажется, просто должен «примерять» им создаваемые образы на знакомых актёров.

Именно о возможном исполнителе роли Пилата в понимании Булгакова и пойдёт речь. Возможным исполнителем видится — ведущий актёр МХАТа Василий Иванович Качалов (1875 – 1948)(1). Он со своей любимой собакой Джимом, с большой вероятностью, послужили не прототипом, но живописным образом – внешним слепком Пилата с его собакой Банга. Ведь в Евангелиях у Пилата нет никакой собаки. Нет собаки и в других — до Булгакова касающихся образа Пилата литературных произведениях. Зато хорошо знакомый многим гостям Качалова пёс Джим прославлен Есениным в стихотворении «Собаке Качалова». (См. эпиграф вначале)

На теперь известном фото Качалов сидит обнявшись с Джимом — «остроухим псом», но не догом, а доберманом. У обожавшего собак Качалова позже жили овчарка, две таксы и белый пудель. Но в год примерного знакомства с Булгаковым (1926 г.) у Качалова был доберман. На фото почти как в «Мастере. » пёс «зашёл сбоку и передние лапы и голову положил на колени прокуратору», — Качалову, то есть. Есть ещё фото Качалова с овчаркой в такой же позе. Вероятно, артисту нравилось, когда собаки так с ним общались.

Подобную сцену или такое фото артиста с собакой мог видеть знакомый с Качаловым и восхищавшийся его игрой Булгаков. Качалов бывал в гостях у Булгакова и его третьей жены — Елены Сергеевны, что отмечено в Дневнике последней. Дружеские отношения не мешали артисту пародировать писателя и не помешали драматургу пародировать любимого актёра и любимый театр в исполненном иронии «Театральном романе (Записки покойника)».

Василий Качалов личность много граннейшая: самобытный — никогда не повторявшийся трагик, лирик сатирик, рассказчик весёлых анекдотов о самом себе (как и сам Булгаков), добряк и беспредельно, жёстко требовательный к мельчайшим деталям игры – к звучанию каждого слова. В нём словно уживались две личности. Славящегося своей рассеянной излишней добротой и готовностью по первой просьбе помогать первому встречному Качалова со слов его супруги прозвали «Христос Иванович». Он, например, у себя на квартире стоически выслушивая горе — чтецов и чтиц, старательно находил в них искру таланта и давал рекомендации к знакомым режиссёрам, которые от этих «талантов» не знали, как отделаться.

В ответ от режиссёров приходили насмешливые письма: «Д о р о г о й мой Вася! . Я получил от тебя нежнейшее письмо с просьбой устроить в моём театре верблюда с зубами издохшей лошади. Меня, мой дорогой, мучает один вопрос: . видел ли ты это чудовище в работе или действовал по-луначарски-христиански: . «рука дающего не оскудеет»». И Качалов потом с большим удовольствием зачитывал друзьям такие письма режиссёров. Отсюда можно сделать вывод, что это была очередная актёрская игра: некое искушение режиссёра. «Миф о благостном всепреемлющем и всепрощающем Качалове — только миф. Он таким не был. » (3) — миф о Христосе Ивановиче был создан самим Качаловым, — иначе никак не совмещается с образом Качалова №2.

Был и второй, далёкий от «Христоса Ивановича» Качалов: «Н а с ц е н е и в жизни Василий Иванович был необыкновенно правдив. Из вежливости он мог скрыть свое отрицательное мнение о прочитанном или увиденном на сцене, но никто никогда не слышал от него неискреннего комплимента, столь обычного в театральной и литературной среде.

Вдумчиво и осторожно говорил он о новых явлениях искусства. Осторожен был он и в своих отзывах о людях. При встречах с ним нельзя было не почувствовать его строгой внутренней дисциплины, его моральной чистоты. О себе он говорил с непритворной скромностью, никогда не упоминал о своих успехах. Чаще всего говорил о своей особе с некоторым юмором. » (С.Я. Маршак. Заметки о воспоминания. О Качалове)
_______________________

Качалов №2 — «Василий Иванович был по-чеховски деликатен и доверчив к людям, но так же по-чеховски взыскателен к ним, равно как и к себе самому. Так же, как у Чехова, ненависть к пошлости была у него необыкновенной. Так же, как у Чехова, она у него отнюдь не ограничивалась брезгливостью к тому, что вульгарно, банально, отдает дурным вкусом или дешевым кривляньем, — нет, она у него распространялась и на самовлюбленный эгоизм, на мещанскую тупую косность. на любое националистическое ненавистничество, на антисемитизм, в частности (Василий Иванович презирал и ненавидел его всеми фибрами души, называя «самым очевидным гнойником пошлости»), а мещанскую тупую косность. на любое националистическое ненавистничество, на антисемитизм в частности (Василий Иванович презирал и ненавидел его всеми фибрами души, называя «самым очевидным гнойником пошлости»).

Его возмущала всякая неоправданная жестокость. хамство, последнее — особенно в соединении с подхалимством и раболепием. «Нельзя кричать на людей!» — . характернейшая качаловская фраза, и его интонация при этом всегда была возмущенной, а не примирительно «христианской». Лживый, неверный человек был для него заранее зачеркнут, остальное в нем его уже не интересовало. («Три копейки цена, ничему не верю», — бывало, говорил он о таком человеке и видел в нем не «слабость», а определенную жизненную установку.)». (В.Я. Виленкин «О Василии Ивановиче Качалове». См. примеч. №3) Но «оба» Качалова любили весёлые розыгрыши.

В одном человеке мирно уживающиеся разные «личности» — это многих сбивало с толку. Так «о д и н из старейших актеров МХАТ Н. Г. Александров с воодушевлением говорил, что у него в жизни две задачи: во-первых, найти хорошего мужа своей дочери Машеньке и, во-вторых, разоблачить Качалова, который с «пайщиками — пайщик [театр был когда-то товариществом на паях. ], с демократами — демократ, просто черт знает что такое!» Темпераментнее всех это рассказывал сам Василий Иванович».(3. С.296 — 297) — анекдоты про самих себя могут рассказывать далеко не все выдающиеся личности. Творчески смеяться над собой, видеть себя не тлолько на сцене, но и в жизни в разных ролях — особый дар.

Вероятнее всего, Качалов считал одинаковость — неизменяемость творческим застоем: «Б ы л о н. нетерпим ко всякой фальши, неискренности, в том числе и к актерской наигранной «экзажерации», в чем бы она ни сказывалась, — в преувеличенных восторгах и возмущениях, в демонстрирующей себя «скромности», «принципиальности», преданности «священным традициям». Он был очень подозрителен ко всем этим «ах!», «о!», «если бы вы только знали. » и тому подобным всплескам. ». (3)
* * *

ПОНТИЙ ПИЛАТ И «ХРИСТОС ИВАНОВИЧ» КАЧАЛОВ. Когда предположить Качалова в роли Пилата, то с юмористической стороны выходит, будто Качалов-второй — многое неприемлющий как бы встречается с Иешуа — с самим собой «Христосом Ивановичем». Произвольное сравнение? Но ведь как никто другой артисты любят розыгрыши и артистические анекдоты: так артисты спасаются от излишнего через играемые роли количество трагизма. Так вот, по мхатовским кулуарам порхали анекдоты, как в припадке рассеянного великодушия Качалов хвалил актёров за роли, которых они никогда не играли, а он в этих ролях данных актёров никогда не видел. Эту чёрточку Булгаков отразил уже в конкретном шарже на замечательного артиста и близкого приятеля.

Вот в «Театральном романе» в Независимом театре отвергают для инсценировки в пьесу роман Максудова (обыгрывается тернистый путь по «Белой гварди» постановки «Дней Турбиных» во МХаТ): «»Н у-с, п р и с т у п и м!» — объявил Иван Васильевич (пародия на Станиславского), и все глаза уставились на меня, отчего меня передернуло. — «К т о желает высказаться? Ипполит Павлович!» Тут необыкновенно представительный и с большим вкусом одетый человек с кудрями вороного крыла вдел в глаз монокль и устремил на меня свой взор. Потом налил себе нарзану, выпил стакан, вытер рот шелковым платком, поколебался — выпить ли еще, выпил второй стакан и тогда заговорил.

У него был чудесный, мягкий, наигранный голос, убедительный и прямо доходящий до сердца (именно так хвалила Качалова критика!): «Ваш роман, Ле. Сергей Леонтьевич? Не правда ли? Ваш роман очень, очень хорош. В нем. э. как бы выразиться, — тут оратор покосился на большой стол, где стояли нарзанные бутылки. — исполнен психологической глубины, необыкновенно верно очерчены персонажи. Э. Что же касается описания природы, то в них вы достигли, я бы сказал, почти тургеневской высоты! — Тут нарзан вскипел в стакане, и оратор выпил третий стакан и одним движением брови выбросил монокль из глаза.

— Эти, — продолжал он, — описания южной природы. э. звездные ночи,
украинские. потом шумящий Днепр. э. как выразился Гоголь. э. Чуден
Днепр, как вы помните. а запахи акации. Все это сделано у вас
мастерски. В особенности. э. впечатляет это описание рощи. серебристых тополей листы. вы помните?
— У меня до сих пор в глазах эти картины ночи на Днепре, когда мы
ездили в поездку! — сказала контральто дама в соболях.

— Ничего, кроме комплиментов. э. э. по адресу вашего романа
сказать нельзя, но. вы меня простите. сцена имеет свои законы! Вам не удалось в вашей пьесе передать весь аромат вашего юга, этих знойных ночей. Роли оказались психологически недочерченными. — Тут оратор почему-то очень обиделся, даже попыхтел губами: — П. п. и я. э. не знаю, — оратор похлопал ребрышком монокля по тетрадке, и я узнал в ней мою пьесу, — ее играть нельзя. простите, — уж совсем обиженно закончил он, — простите!

Тут мы встретились взорами. И в моем говоривший прочитал, я полагаю, злобу и изумление. Дело в том, что в романе моем не было ни акаций, ни серебристых тополей, ни шумящего Днепра, ни. словом, ничего этого не было. «О н не ч и т а л! Он не читал моего романа, — гудело у меня в голове, — а между тем позволяет себе говорить о нем? Он плетет что-то про украинские ночи. Зачем они меня сюда позвали?!» — «Кто еще желает высказаться?» Наступило натянутое молчание. Высказываться никто не пожелал. Только из угла донесся голос: «Э х о — х о. «»(Театральный роман. Глава 13. Я познаю истину).

При жизни Булгакова в художественной среде дружеские шаржи были в моде: на шаржи не обижались, шаржи скрашивали тяжёлые 1930-е годы. В 1937 г. Качалов слушает чтение Булгаковым «Записок покойника» с выше приведённым шаржем на себя: «с м е ё т с я и грустит. Критика МХаТ во многом верна». (Е.С. Булгакова. Дневник 21 апреля 1937 г.)

В 1939 г. – авторское чтение «Мастера»: «Качалов так мило рассказывал всякие смешные рассказы, что Миша (Булгаков). прочитал первые три главы из «Мастера». Качалов. слушал. живо и значительно». (Дневник — от 27 июня 1937 г.) Качалов будет просить читать и пьесу о Сталине («Батум»). Понравится Качалову было не так уж легко! Когда от болтовни в кулуарах дело доходило до реального разбора актёрской игры или чтения — он придирчиво разбирал малейшие детали.

Диапазон ролей самого Качалова широк, трагичен и напряжённо — страстен: Гамлет, Чацкий, Иван Карамазов, Юлий Цезарь – 55 сыгранных главных ролей мирового репертуара. Про роль Гамлета Качалов говорил Н. Эфросу (2): «М е н я больше всего волнует мировая скорбь Гамлета, которую дало ему презрение к жизни за ее несовершенство, скудость, бессмыслицу, зло. Трагедия Гамлета — проклятие от двойного сознания: несовершенства жизни и невозможности обратить ее в совершенство».

В последний период жизни Качалов много выступал на эстраде с исполнением стихов, прозы, драматических композиций: поэзия от Пушкина до Маяковского и Пастернака; Шекспир, Лев Толстой, Тургенев. Обо всём чтец старался составить максимально емкое понимание. Так для полного осознания «Илиаду» Гомера Качалов читал по-гречески, а речь Цицерона и отрывки из сочинений Горация — на латинском языке.
___________________________

ЛИЧНОСТИ ОДНОГО УСТРЕМЛЕНИЯ.Качалов и Булгаков – люди равного устремления и творческой силы: взаимные страсть к театру, к звучащему слову, талант звучащего слова и умение восхищаться талантом другого. Качалов подходил для ролей и Пилата, и Воланда, — в них мог представлять его Булгаков.

В любом случае подходящие эффектные черты ролей Качалова, его манера держаться и быть совершенно разным, отразились в сценических образах и Пилата, и Воланда. Тем более, что Качалов уже сыграл дьвола в «Анатэме» Леонида Андреева (1909 г., постановка Вл. И. Немировича-Данченко). В главе «Мастера. » «Было дело в «Варьете»» — в устроенном Воландом представлении особенно могла отразится любовь Качалова к мини-пародийным и создающим театр в театре рассказам о репетициях.

Например, вот рассказ Качалова о репетиции во МХаТ в присутствии Конст. Серг. Станиславского: «Т р е т ь е г о дня мы с утра репетировали. Я с превеликим увлечением произнёс свой монолог. «Здорово! — решил про себя. — Здорово!» А у Константина презрительная гримаса на губах. «Ч т о, — обращается он ко мне, — уже вызубрили? Назубок вызубрили? Прошу, Василий Иванович, сказать монолог своими словами. Своими! Собственными! А не чужими!» — «Д л я чего же, — спрашиваю, — своими? Мои-то ведь хуже будут, чем у Островского».

Тут Константин даже побелел от святого возмущения. «Вы, — говорит, — ремесленник! Гнусный ремесленник!» Ну, а назавтра с утра опять отправляюсь к Станиславскому репетировать. Стучу в дверь. «К т о т а м. » — спрашивает он. Отвечаю: «Э т о я, Константин Сергеевич. Я. гнусный ремесленник». Ничего. Впустил. И даже хохотал во всё горло».(Анатолий Мариенгоф. «Как цирковые лошади по кругу». Воспоминания, 1965 г.)
________________________

ЭФФЕКТНАЯ РОЛЬ ВОЛАНДА. Между прочим и Булгакова — великолепнейшего чтеца и хорошего актёра — тоже не трудно представить в роли Воланда каким он эффектно и представлялся на домашних чтениях своего романа. «Ч и т а л он (Булгаков) изумительно: предельно строго, не навязчиво, никого из персонажей не играя, но с какой то невероятной, непрерывной напряжённость всех внутренних линий действия. Читая, он мог не повторять имён своих персонажей: они мгновенно узнавались, становились видимыми. благодаря тончайшим сменам интонации и внутреннего ритма». (3) Но сыгранная роль – перевоплощение актёра в героя и жизненный (непреднамеренный со стороны прототипа!) прототипизм – суть совершенно разное, – не следует их путать.

Качалов заходил уже к больному и опальному Булгакову. 8 февраля 1940-м В.И. Качалов, А. Тарасова, Н. Хмелев обратились к Сталину с письмом: в то время не только благородный, но и до безумия смелый поступок. Просящие полагали, что перемена обстановки – лечение за границей может спасти умирающего Булгакова. Но было уже поздно, да и медицина тогда была бессильна перед болезхнью умирающего Булгакова. Вот соболезнующая телеграмма Качалова вдове Булгакова Елене Сергеевне: «П е р е д о мною живым стоит его (Бугакова) образ. Я не забуду никогда наших встреч, его чтений, его меткого умного слова, его обаяния — всего, что давало мне радость в общении с этим искрящимся талантом!» Значит, великий артист не углядел никакой фальши в сыгранной в жизни роли великого писателя!

Сам уже тяжело больной Качалов за три дня до смерти сказал: «Л ю б о п ы т с т в а нет, но и страха нет тоже. » Он прав: можно сказать, что в жизни и творческом бессмертии таких людей как Булгаков и сам Качалов «роль» смерти — невелика.

КРОМЕ ПИЛАТА ДРУГИЕ ВОЗМОЖНЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ КАЧАЛОВ — В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ БУЛГАКОВА. ВОТ ЧТО ВСПОМИНАЕТ ДРУГ КАЧАЛОВА — АНАТОЛИЙ МАРИЕНГОФ:

«Качалов — это псевдоним. Настоящая фамилия Василия Ивановича — Шверубович. Когда Художественный театр гастролировал в Америке (1922 — 1924 гг.), нью-йоркские евреи, прослышав про это, взбудоражились. Здесь, тут, там стало раздаваться: «В ы з н а е т е, мистер Абрамсон, что я вам скажу? Великий Качалов тоже из наших.» Или:
— Ой, мистер Шапиро, вы что думаете? Вы думаете, что знаменитый Качалов гой? Дуля с маком! Он Швырубович. Да-с, Швы-ру-бович!
— Боже мой! Ой, Боже мой.
— Подождите, подождите, мистер Гуревич! Ведь он же Василий Иванович.
— Ах, молодой человек, сразу видно, что у вас ещё молочко на губах не высохло! Это же было при Николае Втором, чтоб ему в гробу крутиться! В то чёрное время, скажу вам, очень многие перевёртывались. Да, представьте себе! Перевёртывались из Соломона Абрамовича в Василия Ивановича. Так было немножечко полегче жить. В особенности артисту.

И пошло, и пошло. Через несколько дней некто скептический мистер Лившиц захотел с абсолютной точностью в этом удостовериться. » Попробуем позвонить по телефону его супруге.» Оказывается, и в Нью-Йорке не всегда хорошо работают телефоны.

— Простите, пожалуйста, значит, со мной разговаривает супруга Василия Ивановича? — не слишком разборчиво спросил скептик.
— Да.
— Будьте так ласковы: не откажите мне в маленькой любезности. Это говорит Лившиц из магазина «Самое красивое в мире готовое платье». А кто же был папаша Василия Ивановича?
— Отец Василия Ивановича был духовного звания, — сухо отозвалась Нина Николаевна. В телефоне хрипело, сипело:
— Что? Духовного звания? Раввин? Он был раввин?
— Нет! — ответила Нина Николаевна голосом, дребезжащим от удивления и взволнованности. — Он был протоиерей.
— Как? Кем?
— Он был протоиереем, — повторила Нина Николаевна ещё более нервно.
— Ах, просто евреем! — обрадовался мистер Лившиц.

У Нины Николаевны (жена Качалова) холодный пот выступил на лбу: «Я, м и с т е р Лившиц, сказала. » Телефон ещё две-три секунды похрипел, посипел и перестал работать. А через неделю нью-йоркские Абрамсоны, Шапиро. и Лившицы устроили грандиозный банкет «гениальному артисту Качалову, сыну самого простого еврея, вероятно, из Житомира».

Василий Иванович с необычайной сердечностью рассказывал об этом пиршестве с фаршированными щуками, цимесом* и пейсаховкой**, где были исключительно «в с е с в о и»: «О ч е н ь было приятно. Весело. Душевно. Сердечно. Очень, очень. «» — из книги Анатолия Мариенгофа «Как цирковые лошади по кругу».

*Ци;мес — десертное блюдо еврейской кухни. Представляет собой сладкое овощное рагу различного состава.
**Пейсаховка – это еврейская водка из изюма (правильнее называть напиток самогоном) крепостью 40%, получившая название в честь религиозного праздника Пейсах (по-нашему Пасха).

ВАСИЛИЙ КАЧАЛОВ И КУЗЕН ЛАРИОСИК ИЗ ЖИТОМИРА. Многие мемуаристы вспоминают, как много значили для Василия Качалова произведения А.П. Чехова: тексты Чехова проверялось истинность всего. Об этой неразделимости Качалова с чеховскими текстами известно было многим современникам. Как помним, в романе «Белая гвардия» и в пьесе «Дни Турбиных» в самый тяжёлый момент к Турбиным приезжает погостить «племянник из Житомира. Суржанский. Ларион. Ну, знаменитый Лариосик». Выясняется, что знаменит Лариосик своим неуклюжим чудачеством — «Я у ж а с н ый неудачник!» — и безвременной — ни к какому времени не приспособленной к реальности идеальной душевной чистотой.

Книжный идеалист Лариосик, естественно, обожает чтение: на турбинских «м н о г о полочных шкафах тесным строем стояли сокровища. ». А вот описание комнаты артиста: «В к о м н а т е Качалова было хорошо. Я бы сказал фразой XIX века: был уют мыслящего человека. Много книг, записные книжки, рукописи — толстые и тонкие». (Мариенгоф) Лариосик «не знал за что взяться»: «за «Посмертные записки Пиквистского клуба» (роман Ч. Диккненса) или за «Русский вестник 1871 года»» — в прямом смысле книги далековатые от происходящих за с стенами квартиры событий.

В пьесе этот обозначенный как — «Л а р и о с и к — житомирский кузен, 21 год» герой привозит с собой завёрнутое в рубашку собрание сочинений Чехова. А вот про Качалова: «Р у с с к а я классика — вот что не переставало его волновать. В какой-то момент ему необходим был Тургенев. Потом наступала очередная полоса неразлучности с Чеховым. »(3. С. 262)

Попавший в условия гражданской войны на манер мистера Пиквика нелепый, но добрый человек Лариосик всю пьесу выражается чеховскими фразами, которые не сбываются, но как-то смягчают обстановку — смягчают души окружающих. Вот Лариосик произносит свой знаменитый тост: «М н е хочется сказать. словами писателя: «М ы о т д о х н ё м, мы отдохнём. «» — в финале «Дней Турбиных» фраза из финала пьесы А.П. Чехова «Дядя Ваня».

Таким образом, в лице Лариосика герои последнего великого дореволюционного драматурга Чехова противопоставлены происходящему в стране. Эти герои одновременно — и отстали, и в будущем. Потому что без идеалистов жить слишком серо. За пределами только словесного оформления — эта роль вполне для Качалова.

В ЧЕХОВСКИХ ДРАМАХ КАЧАЛОВ ИГРАЛ НЕОДНОКРАТНО: 1901 г. — «Три сестры» (Вершинин) и «Чайка» (Тригорин) А. П А.Чехова. Постановки — К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко; 1902 г. — «Три сестры» А. П. Чехова — Николай Львович Тузенбах; 1904 г. — «Вишнёвый сад» — Пётр Сергеевич Трофимов;1918 г. — «Дядя Ваня» — Астров; 1923 г. — «Вишнёвый сад» А. П. Чехова — Гаев. Чехова Качалов читал запоем.
____________________________________________

ВОСПОМИНАНИЯ АНАТОЛИЯ МАРИЕНГОФА (4): «Иду по Невскому. День ясный. Прыгают воробьи.[…] «Анатоль. » Это меня окликает актёр из Александринки, полуприятель. […] «Присядем, Анатолий.[…] Живёт человек, живёт и… в ящик! — продолжает гудеть актер. — И гений в ящик, и бездарь в ящик. Так сказать, на равных демократических началах. Экое хамство!
— Да кто умер-то? — спрашиваю я, поднимаясь со скамьи.
Он широко, как на сцене, разводит руками:»Ка-а-ак! Ты не знаешь. Качалов помер.»
У меня подкашиваются ноги. В самом прямом смысле слова — подкашиваются: «Качалов?»
— Ну да! Наш Василий Иванович!

Так называла его вся Россия. Я знал, что Качалов лежал в Кремлёвке с воспалением лёгких.[…] Господи, да у нас весь театр только об этом и говорит. Все актрисы зарёванные, артисты за помин души пьют. Пойдём, Анатоль, выпьем по стопочке.[…] Надо, Толя, дать телеграмму.[…]

А Василий Иванович ещё третьего дня перебрался из Кремлёвки (больница в Кремле)домой и сейчас с хохотом читает — телеграммы, телеграммы, телеграммы, выражающие соболезнования по поводу его «безвременной кончины». Неясно только одно: каким образом вся наша немаленькая страна в течение нескольких часов узнала об этой качаловской «безвременной кончине»? — «Мистика!»[…]
А разве не мистически путешествует анекдот? Сегодня, скажем, в полдень Ося Прут обмолвился им в киностудии, а к вечеру этот его анекдот уже гуляет по Ленинграду, Одессе, Киеву. «Мистика!» — отзываюсь я.» — Мариенгоф «Как цирковые лошади по кругу».

Похоже всё выше приведёное на речь Воланда на Патриарших? Ещё бы, не похоже: «В и н о в а т, – мягко отозвался неизвестный, – для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый. приличный срок. Позвольте же вас спросить, как же может управлять человек, если он. не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день?

И, в самом деле, – тут неизвестный повернулся к Берлиозу, – вообразите, что вы, например, начнете управлять, распоряжаться и другими и собою. и вдруг у вас. кхе. саркома легкого. […] – и вот ваше управление закончилось![…] Вы. бросаетесь к ученым врачам, затем к шарлатанам, а бывает, и к гадалкам. Как первое и второе, так и третье – совершенно бессмысленно, вы сами понимаете. И все это кончается трагически. […]
– Михаил Александрович! – крикнул он (неизвестный профессор — Воланд) вдогонку Берлиозу. […]– Не прикажете ли, я велю сейчас дать телеграмму вашему дяде в Киев?» (Мастер и Маргарита. Гл. 3. Седьмое доказательство)

Похоже, да. Проблема в том, что воспоминания Мариенгофа частично изданы уже после смерти и Булгакова, и Качалова, и самого МФариенгофа — в 1963 году. В Дневнике Е.С. Булгаковой знакомство с Мариенгофом не отмечено. Но он мог знать текст «Мастера» в блестящем пересказе присутствовавшего на домашних булгаковских чтениях своего романа того же Качалова. У Мариенгофа, скорее всего, обратное озорное отражение булгаковского текста в жизни, что свидетельствует об огромной жизненности этого текста. Или сам Качалов уже после смерти Булгакова — в 1947 году так проигрывал некогда услышанное — запомнившееся. Прямой ответ нам уже не получить. Да и нужен ли этот прямой отвкет?!

Тяжёлое сталинское время как на себя реакцию вообще рождало массу если не бурно весёлых, то крайне ироничных анекдотов. Ведь надо же было жить! Булгаков, вот, сочинял анекдоты — целые мини — рассказы про свое якобы приятельство со Сталиным. В каковое якобы реальное приятельство до сих пор верят некоторые специалисты по творчеству драматурга (трудно отказаться от удобной «веры»!).

АНЕКДОТЫ СТАЛИНСКИХ ЛЕТ. Одной из ярких анекдотичных тем периода 1930- 1953 гг. были — внезапные смерти-исчезновения. (Так называемые — 10 лет без права переписки.) Ход общечеловеческого сознания здесь не особо сложен: человек вообще смертен, следовательно, смертен и Сам. Всё может быть: на задворках сознания рождённый, триумфально путешествует в истории путешествует анекдот! Никакому Воланду — дьяволу в мистике рождения анекдота не угнаться. Так же как исторический прототип порою до неузнаваемости «гримируется» в литературе, так и персонаж анекдота. даже может не иметь уже отношения к реальному прототипу.
_______________________________________________

АНЕКДОТ В.И. КАЧАЛОВА ПРО САМОГО СЕБЯ И БОГА. Однажды зимой Качалов отдыхал в подмосковном санатории, и пошёл один гулять. Потом рассказывает: «Ш у т к и в сторону, а ведь меня недавно Всевышний к себе призывал. К себе, на небо. Иду это я по нашей дороге вдоль леса. Размышляю о жизни и смерти. Настроение самое философское. Болел-то я не в шутку. Уж «бренные пожитки собирал», говоря по-есенински. Вдруг слышу голос с неба: «Ва-сиилий Ива-анович! Ва-си-илий Ива-анович. » Так и одеревенел. Ну, думаю, кончен бал. Призывает меня к себе Господь Бог.

Наложив, разумеется, полные штаны, — продолжал Качалов, — я поднимаю глаза к небу. — И тут он сделал знаменитую мхатовскую паузу. — А передо мной, значит, телеграфный столб, а на самой макушке его, обхватив деревяшку зубастыми ножными клещами, сидит монтёр и что-то там чинит. А метрах в ста от него, на другом столбе, сидит второй монтёр, которого, стало быть, зовут, как меня, — Василием Ивановичем. Вот мой разбойник и кличет его этаким густым шаляпинским голосом: «Ва-си-илий Ива-анович! Ва-си-илий Ива-анович. » Ну совершенно голосом Бога, друзья мои. Честное слово, очень похож! Сам Господь Бог орёт, и баста. До чего ж я перетрусил!» — «Вечно с тобой, Василий Иванович, какие-нибудь дурацкие истории!»»

По другой версии (Самуила Маршака) Качалов ещё добавил:«Э т о т «голос свыше» прозвучал для меня вначале каким-то серьезным предупреждением или укором. Я подумал, уж не бросить ли и в самом деле курить!?»

Качалов рассказывал анекдот о голосе «свыше», а Булгаков сочинял для близких друзей анекдоты о своих встречах со Сталином (которых на самом деле никогда не было!). История о призывании Качалова «свыше» случайно-ли перекликается в «Белой гвардии» со сном Алексея Турбина, в котором погибший однополчанин — человек простой, бесхитростный — пересказывает сновидцу свои беседы в раю с богом. Как и качаловский «анекдот», турбинский сон полон над человеческими слабостями трогательной иронии. Которая в «Мастере» перерастёт в горький сарказм.
_______________________________

РАЗНЫЕ ЖИЗНЕННЫЕ РОЛИ. Способность представлять себя в разных жизненных ролях, — это помогало выживать в тяжёлые сталинские годы многие люди. Не каждый способен в себе выискивать все черты эпохи: и хорошие, и дурные. Но именно такими людьми с опорой на тексты Чехова были Василий Качалов и Михаил Булгаков. Именно эта черта: воплощение самого себя во всех своих героях — доставляет немало трудностей любителям поисков совершенно конкретного прототипизма в произведениях Михаила Булгакова. Как справедливо сказал переживший многих из своего поколения Борис Пастернак:

Цель творчества — самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.

. Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.

И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только до конца.
_____________________________________________________

1. Качалов Василий Иванович (настоящая фамилия — Шверубович; 1875 – 1948) советский актёр, народный артист (1936). Работал в Театре А. С. Суворина (Петербург, 1896-97). С 1900 г. — в труппе Московского Художественного театра. Государственная премия СССР (1943). Награжден 2 орденами — Ленина и орденом Трудового Красного Знамени.

2. Николай Ефимович Эфрос (1867 — 1923) — русский театральный критик, журналист, редактор, сценарист, драматург, кинокритик, переводчик, историк театра. Историограф Московского художественного театра.

3. В.Я. Виленкин. Воспоминания с комментариями М. 1991. См. главы: О Василии Ивановиче Качалове; О Михаиле Афанасьевиче Булгакове. // Виталий Яковлевич Виленкин (1911 — 1997) — российский театровед, историк театра, литературовед и переводчик. Доктор искусствоведения. Заслуженный деятель искусств РСФСР (с 1981). Член Союза писателей СССР (с 1947).

4. Анатолий Борисович Мариенгоф (1897 — 1962) — русский поэт-имажинист, теоретик искусства, прозаик, драматург, мемуарист. 1924—1925 годах Мариенгоф работал заведующим сценарным отделом Пролеткино, вскоре также начал писать киносценарии. В 1928 году в берлинском издательстве «Петрополис» вышел роман «Циники» (в СССР издан только в 1988 г.,). За публикацию «Циников» и следующего романа «Бритый человек» (1930 г.) Мариенгофу был подвергнут в СССР травле.

В вышедшем в 1932 году VI томе «Литературной энциклопедии» творчество Мариенгофа характеризуется как «один из продуктов распада буржуазного искусства после победы пролетарской революции». В послевоенное время против А. Б. Мариенгофа и М. Э. Козакова была развёрнута травля за их пьесы «Золотой обруч», «Преступление на улице Марата» и «Остров Великих Надежд». В 1953—1956 годах написал ещё одну автобиографическую книгу «Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги» — вышла полностью только в 1888 г. Отрывки из этих воспоминаний и цитировались в статье.